Врубелевский «Демон сидящий» (1890 г, Третьяковская галерея) странен и пугающе прекрасен. У людей таких лиц не бывает — слишком тонкое для мужского, слишком резкое для женского, невыразимо печальное и задумчивое. Все отгорело, все в прошлом. Но надежда — есть. За его спиной рацветают кристаллические цветы, вырастающие прямо из скал. Ты понимаешь, что этот Демон создает живое из неживого. И вспоминаешь о том, что словом «демон» (даймон) греки называли душу умершего великого человека, помогающую другим.

У художников есть поверье: нельзя изображать дьявола. Иначе смельчака настигнет кара. Но не в каре дело. Жизнь у смельчаков складывается трагически по совсем другой причине. Чтобы увидеть созданий иного мира, надо обладать особой, чрезвычайно восприимчивой душой, которую мы, в быту, часто называем «больной». Люди с особой душой знают, что такое — совершенство, и мучаются от его недостижимости. Врубель переписывал своих Демонов десятки раз. Друзья недоумевали: «Ты же создал шедевр. Зачем ты его опять переделал?» Они не понимали, что Врубель сравнивает свое полотно с оригиналом, который видел воочию. И ему изображение на картине кажется его бледной копией.

Александр Бенуа, искусствовед и художник: «Верится, что Князь Мира позировал ему. Есть что-то глубоко правдивое в этих ужасных и прекрасных, до слез волнующих картинах,»

 А все начиналось с ангелов 

В мае 1884 года из Санкт-Петербурга в Киев приехал молодой, стройный и изящный блондин, с породистым тонким лицом, быстрый и ловкий в движениях. Это был двадцативосьмилетний Миша Врубель, студент четвертого курса Художественной академии. У вокзала он взял извозчика и первым делом двинулся в Кирилловскую церковь. Город встретил его свечами цветущих на бульварах каштанов, синевой небес и золотом церковных куполов.

Дело ему предстояло дивное и прекрасное: известный историк Андриан Прахов пригласил его расписывать Кирилловский храм. Платили мало — 1200 рублей за четыре больших образа, написанных на здоровенных цинковых досках, да еще краски и материалы за свой счет велели покупать и за реставраторами старинных фресок назначили присматривать. Прахов не хотел, чтобы за дело брались «местные богомазы», и преподаватели Академии по-дружески порекомендовали ему самого талантливого ученика Врубеля.

Золотой свет любви

Молодой Врубель предчувствовал, что  во время росписи храма  ему явятся великие откровения. Весь мир  сиял для него золотым светом, был полон солнца и любви. Врубель провел в церкви несколько дней. Только ночевал дома.

Когда он стоял на лесах и изучал поверхность стен, снизу его окликнул звонкий женский голос. «Михаил Александрович! Будьте любезны прерваться!». Он кубарем скатился с лесов и подошел к невысокой темноволосой даме в сиреневом. Она назвалась супругой Прахова, Эмилией, и сообщила, что приехала  приехала  за ним с намерением увезти его на семейный обед. Михаил влюбился в нее с первого взгляда.

Прекрасная дама

Эмилии шел тридцать третий год, она успела родить троих детей. У нее была плотная, коренастая фигура, некрасивое грубоватое лицо. И невероятный, буйный характер. Она виртуозно играла на фортепиано, без удержу флиртовала, организовывала балы и праздники, спорила с друзьями из-за романов Альфонса Доде, и однажды, за званым ужином, вылила на голову гостьи, рассердившей ее своей репликой, кувшин холодной воды. Эмилия собирала в своей гостиной цвет киевской интеллигенции — ученых, художников, философов и артистов.

Врубеля, выросшего в атмосфере чинной и благопристойной, влекла царившая в доме атмосфера бесшабашности и теплоты, с шарадами, домашними спектаклями и розыгрышами. Эмилия, пылкая сумасбродка, прекрасно понимала молодого художника, со всеми его чудачествами. Идея Михаила накрасить нос перед обедом зеленой краской, в цвет своему бодрому настроению, казалась ей ужасно смешной. Они часами беседовали о искусстве и отношениях между людьми. Эмилия, на правах старшей, наставляла его: » Вы видите только себя, другие для вас не существуют! «. Она брала в подарок от него карандашные наброски. Но не переходила установленную ею самой границу, и когда Врубель вручил ей большую акварель, она отвергла ее, как слишком дорогую: «Эту картину у вас купят за большие деньги!» Он тут же порвал рисунок в клочья.

Эмилия, через несколько дней, передала ему обрывки акварели в конверте. Врубель, вопреки обыкновению, обрывки не выкинул, а бережно наклеил на картон — к ним прикасалась рука любимой — и дорисовал картину. А потом предложил Эмилии позировать ему для образа Богоматери. Польщенная Эмилия согласилась.

Кто толпится у порога…

В Киеве, осенью, у него впервые возникло странное и мучительное состояние, словно что-то снаружи стучится в его душу, как в дверь, но он не может открыться и впустить неведомое, оно слишком велико для него и непостижимо. Когда на него подобное накатывало — он выпадал из реальности, и мог куда-то уехать или уйти, а потом недоумевал, как оказался на чужой улице или в другом городе.

Ему казалось, что благолепие храма и близость в Богу его исцелят. Черта с два они его исцелили. Наоборот! Он начинал ощущать, что все Божественное — какое-то тесноватое, не по его мерке. Свет — да, но узконаправленный, а что там, на грани с тьмой, которая обьемлет все?..

Как элегантно убрать соперника

Прахову не нравилась влюбленность Врубеля в его жену. И через год профессор выбил для Врубеля стипендию и отправил его, от греха подальше, в Венецию, вдохновляться мозаикой в соборе Святого Марка. Эмилия подарила художнику несколько своих фотографий, чтобы было с кого Богоматерь писать. В нагрузку Врубелю придали мрачного и надменного от жуткой робости студента-художника Гайдука, не знавшего ни одного иностранного языка. И велели Михаилу опекать «местное молодое дарование». А то негоже за «украинский счет» петербургскому художнику одному по заграницам мотаться!

Врубель потащился, с громадными досками для образов, на Киевский воказал. Оказалось, что путешествовать с ними — все равно, что с гробами: хлопотно и малоподъемно. Гайдук был ворчлив и всем недоволен. И во время пересадки в Вене Врубель от него сбежал. Приехал поездом в Венецию. Через день, с сожалением, обнаружил, что Гайдук не пропал в пути, а умудрился самостоятельно добрался до Венеции.

Темные ангелы

Дряхлый город утопал в лиловых туманах и ноябрьских дождях. В холодной комнате, выходившей окнами на черные воды канала, неподалеку от площади Сан-Марко, Михаилу впервые начали сниться странные сны. К нему приходили светлые и темные фигуры и манили за собою. Он пытался от них избавиться молитвами. Не помогало.

Он спал не раздеваясь, в пальто и даже в фуражке, готовый в любой момент сбежать от ночных гостей вон из дому. Поглядывая на фотографии Эмилии, написал изумительной образ Богоматери с младенцем. А потом обнаружил в ее скорбных чертах сходство с не только с Эмилией, но и со своими ночными визитерами. Каждый день он отправлял Эмилии письма — хотел удержаться в нашей реальности. Она не отвечала. Хотя бережно вырезала из каждого все его наброски гондол, цветов и мостов и наклеивала на картон.

В одну ночь ему привиделось, как его бестелесную душу поднимает в синее ночное небо некто крылатый и темноликий. И он принялся машинально рисовать на листках бумаги крылатое создание, и на все вопросы любопытных твердо отвечал, что это — «ангел» из стихотворения Лермонтова, который «по небу полуночи тихо летел».

Водка, тройки и цыгане

После Венеции Врубель завершил роспись храма. И признался Эмилии в любви. Он был готов на все: дождаться развода и потом просить ее руки, стать ее тайным или явным любовником. Он надеялся, что близость с нею воздвигнет надежную стену между ним и вестниками из иных миров. Но Эмилия его любовь отвергла. Врубель никак не мог понять, отчего женщина, у которой с ним столько общего, отказывает ему. А все объяснялось просто: ее привлекал его гений, но жить ей хотелось благополучно. Она стремилась к стабильности и надежности. И решила, что стабильности от жизни с художником не дождешься.

Тогда Врубель ушел в очередной многонедельный загул — испытанное русское средство для лечения тоски. Окружил себя циркачками, цыганами, танцовщицами. А потом поднялся в номера — так назывались комнаты над рестораном, где посетители гуляли с проститутками, изрезал себе плечи и руки ножом, чтобы заглушить душевную боль физической и потерял сознание. Наутро его друзья сломали замок в комнате, ворвались в номер, привели его в чувство.

Спустя годы многие осуждали Эмилию за черствость, обвиняли в том, что она подтолкнула Врубеля чуть не в «объятия Демона». Мол, чего ей стоило отдаться гению — ведь с неким гусарским полковником, ее очередным возлюбленным, она не была столь скромна. И душа гения не расстроилась бы! Увы, все не  так просто. Любовь, конечно, сильна. Но сильнее ли она, чем наши собственные демоны? Вряд ли.

Первая попытка

Тот золотистый свет в душе, с которым он ехал в Киев расписывать храм, навсегда растворился в лиловых сумерках. Врубель тосковал, метался между Киевом и Одессой, везде брал заказы и учеников, бросал. Все было мелко, глупо, незначительно. Вернувшись в Киев, написал портрет одного из темноликих ночных гостей. И назвал его Демоном. Критики часто удивляются, отчего лица у его демонов разные. А чего тут удивляться: ему же разные демоны являлись!

Портрет получился до того страшный, что отец Врубеля, случайно увидевший полотно, мучился кошмарами всю ночь. Он умолял Михаила уничтожить портрет. Врубель сам своей картины испугался. И последовал папиному совету, изрезал ее и сжег.

«Не вышло? Это к лучшему!»

Чтобы вернуться к состоянию возвышенной радости, в котором он приехал в Киев, Врубель взялся за эскизы к росписи Владимирского собора. Но ничего не почувствовал, кроме раздражения. «Рисую и пишу изо всех сил Христа, а между тем .. вся религиозная обрядность, включая и Христово Воскресенье, мне даже досадны, до того чужды», — признавался он сестре в декабре 1887 года. В итоге Иисус Христос на эскизе Врубеля смахивал на прихворнувшего приказчика из кондитерской лавки: на умильно-слащавом лице застыла гримаса фальшивого страдания. А врубелевские ангелы, с громадными глазами, внушали конкурсной комиссии страх. Адриан Прахов  выступил  против кандидатуры Врубеля, как он потом писал сам, по «личным мотивам». И Врубеля отстранили от работ за то, что не благостный. Дали только орнамент нарисовать.

Для росписи храма выбрали Виктора Васнецова, Михаила Нестерова, а также двух недорогих польских художников — писать образа в тех местах, которые «особо в глаза не бросаются». Врубель обрадовался — сам бы он не решился отказаться от работы, а  опять браться за нее не хотел. «Божественный» этап его жизни закончился.

Савва Мамонтов — московский «Лоренцо Медичи»

Шел 1889 год. Михаил навестил в Казани заболевшего отца, на обратном пути остановился на три дня в Москве и остался в ней навсегда. Талант в провинции хиреет. Даже если ты видишь потусторонний мир, ангелов и демонов, нужно еще обзавестись мастерством, чтобы увиденное воплотить.

В центре Москвы Врубель случайно встретил своего старого знакомого — художника Костю Коровина, который ему сердечно обрадовался и тотчас увез на квартиру, которую снимал вместе с другом, известным живописцем Валентином Серовым. Раньше Врубель Серова недолюбливал, считал сухим и замкнутым. А тот вдруг перед ним с такой теплой и душевной стороны раскрылся, ободрил, чаем напоил, отдыхать уложил, что Врубль даже прослезился. Ему показалось, что он в семью родную вернулся. А какое счастье было — говорить с ними о живописи, чувствовать, как они ловят идею на полуслове. И как он, оказывается, устал общаться с «богомазами», как истосковался по равным себе!

Серов и Коровин, чуждые мелочной зависти, восхищались работами Врубеля и познакомили его с Саввой Мамонтовым, меценатом и знатоком искусств. Мамонтов обожал, когда его называли «великолепным», как великого Лоренцо Медичи. В его поместье Абрамцево жили и работали Васнецов, Крамской, Репин, Поленов, Врубель, Коровин, Серов, скульптор Антокольский. В московском доме Саввы художникам отвели спальню «на пять гениев» — кроме Врубеля там ночевали Коровин, Серов и два старших сына Мамонтова.

Мамонтов первым назвал Врубеля гением. На Михаила посыпались заказы. Он оформлял жилища для Мамонтова и его друзей, и стал своего рода придворным живописцем мецената.

Пол в мастерской Врубеля всегда был усыпан негодными, с его точки зрения, набросками и рисунками. В комнату заходил миллионер Мамонтов, кряхтя, собирал листы и приговаривал: «Врубель бросил, а мне — нравится, черт знает почему!» Вставлял рисунки в рамки и бережно хранил дома

Тихий упрек

Врубелю предложили иллюстрировать поэму Лермонтова «Демон». Он отказался, так как боялся навлечь на себя Божий гнев. После его отказа ему по ночам стал являтся Князь Тьмы, с юношеским лицом и огромными, черными, отливающими алым светом глазами. Демон смотрел на него с невыразимой печалью и упреком, и Врубель чувствовал себя предателем. Он затосковал и рассказал про свой повторяющийся сон Мамонтову.

«А ты напиши его портрет. — ответил Мамонтов — Он тебя отпустит.» Врубель колебался: «Демон — нехорошо с ним дело иметь..», но Мамонтов его быстро уговорил, примерно таким образом. «А ты скажи это Шаляпину, который Демона на сцене через вечер поет. Или вспомни Гете. Написал про дьявола Мефистофеля. Жил долго и счастливо». И Врубель согласился.

Освобождение

Работалось ему легко — наконец-то он перестал сражаться и принял Демона, как родного, как свое второе «Я». Преграда между мирами рухнула. Его душа порхала туда-сюда. Он получал непрерывный поток образов и красок. И творил, распевая арии из опер и дотачивая полотно все новыми и новыми кусками — ему площади не хватало для выражения задуманного. Позже Даниил Андреев напишет в своей метафизической «Розе мира», что Врубель ничего не сочинял и написал реальный «метапортрет» одного из ангелов мрака.

Картина «Демон сидящий» была завершена в 1890 году. Она потрясла романтической грандиозностью художников и поэтов, стала культовой и постепенно превратилась в символ Серебряного века. Врубель стал популярен. Ему еще раз предложили нарисовать иллюстрации к «Демона» Лермонтова, и он взялся за работу. Началась эпоха его славы.

В Москве Врубель написал карину «Цыганка-гадалка» поверх портрета, заказанного ему богатым родственником Саввы Мамонтова. “Не могу больше писать ваш портрет, осточертел он мне”, сказал Врубель изумленному заказчику, пришедшему позировать на очередной сеанс. 


Награды

Последующие десять лет его жизни были прекрасны. Он стал знаменитым и богатым, полюбил известную певицу Надежду Забелу и сделал ей предложение. Красавица Надежда ответила ему взаимностью и через месяц вышла за него замуж. Она познакомила Михаила с композитором Римским- Корсаковым. И Врубель погрузился в сказочный мир его опер. Писал декорации, богатырей и царевен, свою любимую жену, заказные портреты. Да вот только все они чем-то смахивали на его Демона.

Эмилия Прахова через несколько лет после объяснения с Врубелем, оставила мужа, и поселилась отдельно от него. Больше ничего яркого и романтичного в ее судьбе не было, Даже гусарских полковников. До самой смерти она хранила письма от Врубеля. После кончины Эмилии, согласно ее завещанию, дочка все его письма сожгла .

Уход. «Он заслужил покой.»

А еще через десять лет у Врубеля появились признаки душевной болезни. Чуть позже он потерял годовалого сына, погибшего от менингита. И его потрясенная душа оставила тело существовать на земле и ушла из него в тот надвечерний потусторонний мир, где собираются, в гостиных, при свечах, все те, кто «заслужил покой»: поэты и писатели, художники и артисты, чтобы поговорить о высоком.

Физическая жизнь Врубеля на земле продолжалсь в разных психиатрических клиниках до 1910 года. Умер он от воспаления легких.

Джордже Вазари сообщает, а Анатоль Франс пересказывает, как некий демонический субъект являлся итальянскому живописцу XIV века Спинелло Спинелли. Художник, изобразивший на стене храма врага рода человеческого в виде отвратительнейшего чудовища, увидел потом во сне ангела, прекрасного, словно предводитель воинства небесного Михаил, но только ликом темного. Ночной гость начал требовать справедливости, обвиняя Спинелло в клевете. Старый мастер не выдержал душевного потрясения и умер.

Автор Галина Панц-Зайцева

Консультант — искусствовед Вита Банга

Опубликовано впервые —  журнал Лилит,  2013 год